«Бывало, я с утра молчу…О том, что сон мне пел. Румяной розе и лучу, и мне – один удел. С покатых гор ползут снега, а я белей, чем снег. Но сладко снятся берега разливных мутных рек. Еловой рощи свежий шум покойнее рассветных дум». Это стихотворение 1916 года, единственный в творчестве Ахматовой акростих, посвящен художнику Борису Анрепу.
Русский художник и витражист Борис Васильевич Анреп родился в 1885 году в Петербурге. Его предки принадлежали к шведской знати, и история графов фон Анреп в России началась во времена Петра Великого, когда один из фон Анрепов был захвачен в плен во время русско-шведской войны.
С этого времени фон Арепы состояли на русской государственной службе. Отец Бориса Василий Константинович Анреп, врач –физиолог, профессор медицины, пользовался большим авторитетом, как судебный эксперт. Он занимал высокие посты в министерстве внутренних дел и в министерстве образования. В 1907 году он стал депутатом Государственной Думы от партии октябристов. Борис учился в Харьковской гимназии, где его однокашником был будущий поэт Николай Недоброво.
Шестнадцатилетним юношей Анреп впервые попал в Лондон, куда родители послали его на год. Борис изучал язык, культуру, живопись. Вернувшись в Петербург, поступил в Императорское училище правоведения, а после окончания училища – в университет. Параллельно Борис учился живописи у живописца Дмитрия Стеллецкого. И это увлечение поломало все прежние планы – Борис решил посвятить себя искусству.
Особенно его привлекала мозаика. Сначала Борис учился мастерству в Петербурге, затем – за границей. Высокий светловолосый, атлетического телосложения и весьма романтического мироощущения Борис Анреп слыл большим дамским угодником.
Организуя выставку русских художников, Борис частенько навещает Петербург, и встречается со старым гимназическим товарищем Николаем Недоброво. Тот в этот момент влюблен в поэтессу Ахматову, и она отвечает ему взаимностью.
В одном из писем к Анрепу в 1914 году Недоброво так описывает Анну Андреевну: « Попросту красивой ее назвать нельзя, но внешность ее настолько интересна, что с нее стоит сделать леонардовский рисунок, и гейнсборовский портрет маслом, и икону темперой, а пуще всего поместить ее в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии». Позднее Борис признавался, что письмо заинтриговало его.
Когда началась Первая мировая война, Анреп, как офицер запаса вернулся в Россию. Накануне отъезда в армию, — Борис направлялся в Галицию, — Недоброво представил Анрепа Ахматовой на поэтическом вечере в 1915 году. Это произошло накануне отъезда Бориса в армию.
Анне Ахматовой в это время было 26 лет, она была в расцвете красоты, в зените творческой славы. Анна Андреевна преподавала на Бестужевских курсах, у нее вышли два сборника стихов. Отношения с Гумилевым разладились, на сердце, по собственному признанию поэтессы «было скверно».
Борис сразу произвел впечатление. Анна Адреевна записала в дневнике «1915. Вербная суббота. У друга (Недоброво) офицер Б.В.А. Импровизация стихов, вечер. Потом еще два дня, на третий он уехал. Провожала на вокзал».
После этой встречи муза поэтессы заговорила с новой силой. Ахматова много пишет, всего Борису Анрепу ею посвящено тридцать шесть стихотворений, в том числе самые светлые строки о любви из цикла «Белая стая».
«Я улыбаться перестала, морозный ветер губы студит, одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет. И эту песню я невольно отдам на смех и поруганье, затем что нестерпимо больно душе любовное молчание».
Анреп провел на фронте два года. Он воевал в Галиции и Закарпатье. С фронта он приезжал в командировки и в отпуск. Их встречи с Ахматовой переросли в горячий интерес с обеих сторон. Оба были весьма романтически настроены – катания на санях, разговоры, стихи экспромтом. Оба не были свободны, но это не имело никакого значения.
История любви оказалась недолгой, но оставила след в сердцах обоих. Как сказала сама Ахматова, «семь дней любви и вечная разлука». Возможно, предчувствуя расставание, Ахматова в 1916 году подарила Борису на память черное кольцо, которое носила сама. Этому кольцу она приписывала чудодейственную силу. «Как за ужином сидела, в очи черные глядела, как не ела, не пила у дубового стола, как под скатертью узорной протянула перстень черный…»
Борис Васильевич вспоминал позднее об этом событии так: «В начале 1916 года я был командирован в Англию, и приехал на более продолжительное время в Петроград для приготовления моего отъезда в Лондон. Недоброво с женой жили тогда в Царском селе, там же жила Анна Андреевна. Николай Владимирович просил меня приехать к ним 13 февраля слушать только что законченную им трагедию «Юдифь». «Анна Андреевна тоже будет, — добавил он. Помню, стихотворные, мерные звуки наполняли мои уши, как стук колес поезда. Я закрыл глаза, откинул руку на сидение дивана. Внезапно что-то упало в мою руку – это было черное кольцо. «Возьмите , — прошептала Анна Андреевна, — Вам». Через несколько дней я должен был уезжать в Англию, по союзническим делам».
Борис, по его признанию, повесил кольцо на цепочку и некоторое время носил, не снимая. Уже позднее, во время второй мировой войны, когда Лондон бомбили, цепочка оборвалась, «Я положил кольцо в шкатулку, и но после очередной бомбежки оно пропало».
Вернувшись в Петроград, Борис застает революционные события. Они произвели на Анрепа гнетущее впечатление. Во всем ощущалось приближение катастрофы. Во всем по словам Ахматовой, «сквозила пронзительная печаль».
Ахматова и Анреп встречаются в доме профессора Срезневского. Борис достал билеты на генеральную репетицию «Маскарада», поставленного Мейерхольдом в Александринском театре, он каждый день дарит Анне цветы. Однако Борис все чаще думает об отъезде в Англию на постоянное жительство. Ахматова предчувствует разлуку. «Мы не умеем прощаться, — все бродим плечо к плечу. Уже начинает смеркаться, ты задумчив, а я молчу. В церковь зайдем, увидим, отпеванье, крестины, брак. Не взглянув друг на друга, выйдем, отчего все у нас не так? Или сядем на снег примятый на кладбище, легко вздохнем. И ты палкой чертишь палаты, где мы будем всегда вдвоем». «Ты мог бы мне сниться и реже, ведь часто встречаемся мы, но грустен, взволнован и нежен ты только в святилище тьмы. И слаще хвалы серафима мне губ твоих милая лесть… О, там ты не путаешь имя мое, не вздыхаешь, как здесь».
Борис не скрывал западнических убеждений, того, что все происходящее в России, ему не нравится.
«Революция Керенского. Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы, железнодорожное сообщение остановлено, — писал он. — Я мало думаю про революцию. Одна мысль, одно желание – увидеться с Анной Андреевной. Она в это время жила на квартире профессора Срезневского, известного психиатра, с женой которого она была очень дружна. Квартира была за Невой. На Выборгской или Петроградской стороне – не помню. Я перешел Неву по льду, чтобы избежать баррикад около мостов. Помню, посреди реки мальчишка лет восемнадцати, бежавший из тюрьмы, в панике просил меня указать дорогу к Варшавскому вокзалу. Я добрел до дома Срезневского, звоню. Дверь открывает Анна Андреевна. Как, вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах». – «Я снял погоны». Она была тронута, что я пришел. Мы прошли в ее комнату. Она прилегла на кушетку. Мы некоторое время говорили о значении происходящей революции. Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни. «Будет тоже самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже» — «Ну, перестанем говорить об этом». Мы помолчали . Она опустила голову. «Мы больше не увидимся. Вы уедете», — сказала грустно. – «Я буду приезжать. Посмотрите ваше кольцо». Я расстегнул тужурку и показал ее черное кольцо на цепочке вокруг моей шеи. Анна Андреевна тронула кольцо. «Это хорошо, оно вас спасет». Я прижал ее руку к груди. «Носите всегда». – «Да, всегда. Это святыня», — прошептал я. Что-то бесконечно женственное затуманило ее глаза, она протянула ко мне руки. Я горел в бесплотном восторге, поцеловал эти руки и встал. Анна Андреевна ласково улыбалась. «Так лучше», — сказала она. «Это просто, это ясно, это всякому понятно. Ты меня совсем не любишь, не полюбишь никогда. Для чего ж тогда тянуться мне к чужому человеку, для чего же каждый вечер мне молиться за тебя?» Анреп уехал в Англию в начале марта 1917 года. «В Херсонесе я три года ждала от него письма, — признавалась позднее Ахматова. – Три года каждый день по жаре за несколько верст ходила на почту, и письма так и не получила.
«Всем обещаньям вопреки… и перстень сняв с моей руки, забыл меня на дне…Ничем не мог ты мне помочь. Зачем же снова в эту ночь свой дух прислал ко мне?». «И вот одна осталась я считать пустые дни. О, вольные мои друзья! О, лебеди мои! И песней я не скличу вас, слезами не верну. Но вечером в печальный час в молитве помяну. Настигнут смертною стрелой один из вас упал, и черным вороном другой, меня целуя, стал». В пронзительных стихах поэтессы– два лебедя, Гумилев и Анреп. Предательство Анрепа, так как Ахматова воспринимала его, нашло отражение в образе черного ворона.
