«Тайна о человеке связана с тайной об андрогине. Религиозные мыслители чувствовали андрогинность Христа. Не мужчина и не женщина есть образ и подобие Божие, а лишь андрогин, то есть целостный человек». Природу своего мироощущения Бердяев определял как «катастрофическое чувство жизни». В личном словаре Бердяева слово «катастрофа» означало «обыденность». Что может быть обыденней, чем жизнь сына «простого директора банка»?
Николай Бердяев родился в Киеве 6 (18) марта 1874 года в аристократической семье потомственных военных с богатыми русскими и французскими корнями. Папа – банкир Александр Николаевич, в прошлом офицер – кавалергард, предводитель местного дворянства. Сын генерал – лейтенанта М.Н. Бердяева. Мама – красавица – княжна Алина Сергеевна Кудашева, внучка графини Виктории Потоцкой и графа Антония Людвига Октавия Шуазель – Гуфье.
Николеньку ни в чем не стесняли и никогда не наказывали. Случалось, что в припадке гнева мальчик мог что-то разбить, растоптать. Во взрослом возрасте подобные поступки Николай Александрович объяснял изначальным чувством свободы. В юношеском возрасте он нарушил семейную традицию и отказался от военной карьеры, бросив учебу в Кадетском корпусе. Он считал для себя невозможным подчиняться кому бы то ни было.
«У меня никогда не было чувства происхождения от отца и матери. Я никогда не ощущал, что родился от родителей, — отмечал Бердяев. — Нелюбовь ко всему родовому – характерное мое свойство. Я не люблю семьи и семейственности». При этом Бердяев будет заботиться о родителях до конца их дней.
Изнанкой видимого благополучия была царившая в доме болезненная атмосфера. Болели все. Душевным недугом был болен старший брат. Постоянно лечились мать и отец. Николай лежал в постели год с ревматической горячкой. С той поры у него появился уродливый нервный тик и мучительный страх перед болезнями. Семейная установка, что жизнь – это болезнь сформировала этические и эстетические представления Бердяева. «Прыщик на лице, пятно на башмаке вызывали у меня отталкивание, — вспоминал Бердяев. — Мне хотелось закрыть глаза. У меня необыкновенная острота зрения. Один окулист сказал мне, что она вдвое сильнее нормальной. Входя в гостиную, я видел все и всех – малейший дефект бросался мне в глаза. Я всегда считал это несчастным свойством. И всегда страдал от физического и духовного уродства».
В сентябре 1903 года в харьковскую тюрьму привезли двух «эмансипе» — сестер Трушевых, Лидию и Евгению. Дочерей нотариуса окружного суда, избалованных и набожных, арестовывали уже второй раз – за подпольную революционную деятельность. Дамы активно помогали своим мужьям, братьям Рапп, в работе харьковского комитета РСДРП и с кокетливым мужеством делили с ними тюремные нары. «Никогда стены тюрьмы не видели столь блестящих и изящных арестантов, — отмечала подруга Лидии Надежда Исакович. – Дамы сделали массу заказов, как то кофточки, шелковые юбки. Я отвезла им цветы, отослала сто книг. Правда, в основном, серьезные. А арестантки просят беллетристики. Очень невесело. Особенно, как представлю себе несчастных Лилю и Женю в их клетках, с грустными глазами».
Арестанток выкупила мать, под залог. Суд назначил выдворение из Харькова в любой российский город. Местом изгнания был выбран Киев. Примерно в это же самое время Бердяева сослали на три года в Вологду за марксизм. Он поколотил палкой губернского чиновника и угрожал ему увольнением за то, что тот преследовал знакомую барышню. Тут и вспомнили о его участии в студенческих демонстрациях.
В Вологде Бердяев поселился в самой дорогой гостинице, завел дружбу с простолюдинам. Одному пьянице отдал свой костюм. Коротал время, катаясь на велосипеде к развалинам старинного монастыря. «Для человека, который чувствует себя комфортно в одиночестве, ссылка невозможна», — утверждал Бердяев. «Я часто отталкивался от мира, — писал Бердяев в книге «Самопознание». – Хотел перейти в монастырь, говоря символически. Как и положено философу, понятие счастья представлялось мне пустым и бессодержательным».
В 1904 году убежденный холостяк Бердяев вернулся в Киев, где встретился с женщиной, которая мало походила на его бесполый идеал. Николай Александрович и Лидия Юдифовна познакомились на банкете в день освобождения крестьян. Ему исполнилось тридцать лет, ей – тридцать три. Ему не нравилось все коллективно – сознательное и сантименты. Она увлекалась революционными идеями и декламировала мистические рифмы.
Вскоре Бердяев зачастил в гости к сестрам Трушевым. Осенью сделал Лидии предложение. Из него следовало, что жениться им не нужно ни в коем случае. «Мое бедное родненькое и любимое дитя, — писал Бердяев Лидии в письме. – Дело не в том, что ты согласилась жить со мной в физиологической близости, этого страшно мало и этого нельзя принять, если ты согласна быть моей женой для меня, а не только для себя».
Никакие препятствия не могли помешать Николаю Александровичу и Лидии Юдифовне объединиться. Включая супруга Лидии, который в это время сидел в киевской тюрьме. Союз Николая и Лидии Бердяевых назовут «браком третьего тысячелетия». В год тридцатилетия семейной жизни Лидия Юдифовна напишет в дневнике: « Иметь возле себя такого любящего друга, как Николай – это счастье. Не говорю уже о ценности нашего духовного общения, лишенного чего бы то ни было чувственного, телесного, к которому и я, и он всегда относились с презрением. Мы оба считаем, что подлинный брак – есть духовный».
После развода Лидия Бердяева покинула киевскую ссылку и уехала с мужем в Петербург. В Петербурге же разнесся слух, что в башне поэта-символиста Вячеслава Иванова на улице Таврической собираются интеллигентные люди и устраивают … оргии. Говорили, что там танцуют голые женщины из хорошего общества, недавно вышедшие замуж.
Серебряный век искал новые формы для старых истин. Тайное общество эротоманов устраивало суфийские пиры и поклонялось богу Эросу. Начинали с докладов о религии и литературе, заканчивали «чувственными опытами», как выражались. В атмосфере парадоксальной нравственности рождалась высокая поэзия.
Бердяев, как сторонник идеи «цельного человека» неизбежно пришел в общество «Друзья Гафиза». И жену свою привел. Николая Александровича нарекли «Соломоном», а Лидию … вскоре исключили из «друзей». «Не справилась с ролью свободной женщины…» — такой вынесли вердикт.
Лидия стеснялась и стесняла мужа. При внешнем дружелюбии окружение Бердяева отторгало его половину. Андрей Белый вспоминал «харьковскую вычурность» стихов Лидии Юдифовны — слишком провинциально. Зинаида Гиппиус досадовала на ее примитивную религиозность. «Лидия всюду искала знаки и гадала на Евангелии», — сокрушалась она. «Бердяев один лучше втрое без Лидии Юдифовны, — отмечала Гиппиус. – Дмитрий Мережковский его любит. Бердяев был бы нам близок, если бы не Лидия, с которой делать мы не знаем, что».
Но Николай Александрович не разделял мнение общества. «Мне совсем неведомо слияние с коллективом, — писал Бердяев в книге «Самопознание». – В экстаз меня приводит не бытие, а свобода».
В июне 1918 года Лидия Юдифовна перешла из православной веры в католическую. Сплетники судачили, мол, Лидия перешла в католичество потому, что у нее нет детей. Николай Александрович вообще любил детей. Но процесс деторождения, считал он, ведет к распаду личности. Лидия тоже любила детей, вообще, но отказывала себе в материнском инстинкте. «Я слишком чувствую ответственность, лежащую на матерях», — писала она в дневнике. Друзья шутили: «Бердяевы размножаются интеллектуальными спорами».
Где бы они ни жили, к ним сходились «орды мыслящих людей». Николай Александрович спорил до сердечных приступов. На помощь мужу спешила Лидия Юдифовна с настойкой брома. Семья прирастала бездомными животными – рядом с Бердяевыми всегда жили кошки и собаки. Их судьбы переживались с родительским участием. Если умирал любимый котик, Николай Александрович не мог разговаривать неделю. «Мне легко было выражать свою эмоциональную жизнь лишь в отношении к животным, — писал Бердяев в книге «Самопознание». – На них изливал я весь запас своей нежности».
Лидия Юдифовна, перейдя в католичество, примкнула к Доминиканскому ордену. Николай Александрович же навлек на себя недовольство официальной церкви, объявив, что «Бог – всеблаг, но не всесилен». Так Бердяев защищал Бога от бесконечных упреков в несправедливости. В 1913 году философ заступился за опальных афонских монахов и обвинил официальную церковь в антиклерикальной политике, за что ему грозила пожизненная депортация в Сибирь. Дело отложили, а потом прекратили из-за Первой мировой войны и революции 1917 года.
Бердяев тяжело принял новообращение жены. Страшно сказать, его жена – религиозная фанатичка! Но брак сплотил общий идейный враг – большевики. На квартире Бердяева собирались слушатели созданной им Вольной академии духовной культуры. Спорили допоздна, до хрипоты. «Все они жесточайшим образом поносили революцию, народ, показавший свой «звериный лик», революционную интеллигенцию, которая растлила народную душу. Бердяев кричал, что интеллигентов мало расстреливать – что они натворили!», — записал один из очевидцев. Спорили, мол, Ленин – это Антихрист или еще нет. Пришли к мнению, что только предшественник. Ленин так же в свою очередь считал, что лучшее, что можно сделать с Бердяевым – это показательно расстрелять.
Помощь пришла с неожиданной стороны. В 1920м году Бердяева арестовали. Однажды в полночь его привезли на допрос в ярко освещенную комнату со шкурой белого медведя на полу. Человек в военной форме за письменным столом представился: «Меня зовут Дзержинский». «Дзержинский произвел на меня впечатление человека убежденного, искреннего — вспоминал Бердяев. – Думаю, что по природе он не был жестоким человеком. Это был фанатик. В прошлом он хотел стать католическим монахом. И всю свою фанатическую веру перенес на коммунизм».
Феликс Эдмундович внимательно выслушал лекцию в сорок пять минут о рабской коммунистической идеологии, сделал пометки в записной книжке и распорядился … отвезти Бердяева домой. Через два года он внес имя Николая Александровича в список неблагонадежных деятелей культуры, которых следовало выслать из России. И этим фактически спас Бердяева.
Осенью 1922 года Бердяев, Лидия Юдифовна, ее сестра Женя и их мать отправились в бессрочную эмиграцию – сначала в Берлин, потом в Париж. «Из испытаний, которые мне пришлось пережить, — отмечал Бердяев, — я вынес веру, что меня хранила высшая сила и не допускала погибнуть».
О жизни во Франции Бердяев отзывался так: «Наши играют французскую жизнь, не меняя русских привычек». Бердяевы сняли квартиру в рабочем пригороде Парижа. Обуреваемый жаждой деятельности, Николай Александрович руководил религиозно-философским издательством. Он публиковался в эмигрантских журналах, выступал с лекциями, писал книги.
В 1938 году Бердяевых попросили съехать с квартиры, в которой они прожили десять лет – цены выросли, и денег на оплату жилья не хватало. Оказаться на улице с умирающей матерью жены на руках – мрачная перспектива для трех пожилых людей. Ведь Лидии Юдифовне в это время уже исполнилось шестьдесят семь лет.
Но случилось чудо – по-другому не назовешь. Подруга семьи перед смертью завещала Бердяеву… дом и сад. Мир вокруг переживал экономический кризис и готовился ко второй мировой войне, а бедствующая семья философа вдруг обзавелась недвижимостью под Парижем. «Воистину нас Бог хранит!» — восклицал Бердяев.
Знакомые окрестили новый дом Бердяевых «замком хранителей чаши Грааля». В основании метафизического дома, который построил Бердяев, лежал философский камень. На его круглых боках была начертана главная заповедь Бердяева как человека: «Твори, иначе погибнешь!». Фундаментальная идея, сделавшая Бердяева кумиром творческой интеллигенции России и Западной Европы была сформулирована еще на Родине в работе «Смысл творчества». «Сотни пламенных страниц. Книга не написана – выкрикнута. Местами стиль маниакальный, — отзывался один из последователей. – На иной странице повторяется пятьдесят раз слово, несущее натиск его воли – человек, свобода, творчество. Он открыл человечеству новую дверь к Богу».
Бердяев работал маниакально. Он не оторвался от стола, даже когда в дом попала бомба – по счастью она не разорвалась. Очень плохо чувствуя себя от простуды, он вскакивал, садился к столу, и болезнь отступала, высокая температура падала. Но когда почтальон приносил пакет с авторскими экземплярами книг, Николай Александрович недовольно ворчал. «Боже, опять мои книги! Ненавижу все мое – мои книги, мои мысли, мои слова…» Раздражение Бердяева было искренним. Оно идеально вписывалось в творческую концепцию философа. «Когда человек творит, он переживает экстаз и выходит за пределы своего «я», — писал Бердяев. – Но в тоже время результат всегда хуже замысла, потому что человек несовершенен. Поэтому в творчестве важен не результат, а процесс». И добавлял: «Как и в жизни. В жизни важна сама жизнь».
Семейная обыденность, которой так боялся Бердяев, пустила корни и в его семье. Но это была счастливая обыденность. По вечерам перед сном Николай Александрович заходил в спальню к жене. Они вели духовно-мистические беседы и читали русских классиков. Если Лидии Юдифовне случалось заболеть, Бердяев страдал больше, чем она.
«Мой любимый Ни всегда так мучается, когда я заболеваю, — писала Лидия Юдифовна в дневнике. — Нужно видеть его нежность, заботу, уход, чтобы оценить его сердце. Он то и дело наклоняется ко мне и говорит: «Маленький мой, любимчик».
Когда врач нашел у Бердяева болезнь желудка, Николай Александрович сокрушался. «Я всегда очень любил хлеб и шоколад. И вот теперь мне это запрещено». Лидия Юдифовна мягко увещевала его : «Значит, это твоя аскеза». «Сегодня думала о том, что больше всего нас с Ни соединяет детская сторона его и моей души», — записала Лидия Юдифовна в дневнике.
Супруги действительно оба были беспомощны в быту, как дети. Трудно предположить, во что бы вылился их «духовный брак», если бы рядом не было сестры Лидии Жени. Более тридцати лет она вела домашнее хозяйство Бердяевых. В предисловии к работе «Самопознание» Николай Александрович напишет посвящение: «Моему лучшему другу, Евгении Рапп».
В 1945 году Лидия Юдифовна заболела. Паралич мыщц горла лишил ее возможности говорить и принимать пищу. Но она продолжала общаться с домашними и гостями дома при помощи записок.
Лидия Юдифовна умерла 30 сентября 1945 года в возрасте семидесяти четырех лет. Николай Александрович пережил жену на три года, достигнув того же рубежа – семидесяти четырех лет. В дневнике Лидии Юдифовны есть запись: «Если меня спросить, как я себе представляю рай, то, конечно, это сидеть у письменного стола. Что же касается Ни, то он и так с утра до вечера сидит у письменного стола – это ли не рай?».
Николай Александрович умер за письменным столом. Сердце андрогина не выдержало одиночества в земном раю. «Философское наследие Бердяева трудно оценить объективно, — отмечал отец Александр Мень. — Бердяев все сказал. Это мыслитель двадцать первого века, случайно забредший в наш век. Правда, он очень изолирован от всех. Но такая изоляция – беда, связанная с его преждевременностью». «Я знаю, что моя точка зрения будет признана асоциальной и опасной, — словно откликается из прошлого Бердяев. – Но я этому рад».
Николай и Лидия Бердяевы.