В связи с юбилеем журналы «На русских просторах» и «Темные аллеи» публикуют в июле 2022 года статью Виктории Дьяковой о творческом пути композитора. «Александр Скрябин. Избранник Вселенной».
«Какие мне снятся сны иногда! Не сны, а видения, призраки! Они уплотняются, обретают форму. Это великое наслаждение – видеть звуки в образах. Я будто, вижу все со стороны Я знаю совершенно точно, что музыка заколдовывает время. Может и вовсе его остановить. Я много знаю. Знаю наперед. Мне рассказывают. Я чувствую особую связь».
Александр Николаевич Скрябин с юных лет остро чувствовал свою избранность, свое особое предназначение. Всякий раз, начиная новое произведение, испытывал особое волнение, наподобие экстаза. «Саша сейчас так разволновался, — сообщала в письме супруга композитора Вера Ивановна его тетушке. – Это и мне передалось и детям – начинает новую симфонию». «Это у него с детства, = отвечала ей тетушка. – бывало, прибежит в слезах, дрожит. Это состояние у него всегда, как начинает что-то новое. Надо его обнять, погладить, тогда успокоится».
Александр Николаевич Скрябин родился 25 декабря 1871 года ( 6 января 1872 года по новому стилю) в Москве в доходном доме Кирьяковых — Волконских на углу Хитровской площади. Его отец, Николай Александрович Скрябин, в будущем действительный статский советник и видный дипломат, в то время был еще студентом Московского Университета.
Дворянский род Скрябиных не был ни древним, ни богатым. Прадед Скрябина Иван Алексеевич Скрябин происходил из «солдатских детей города Тулы». Он участвовал в наполеоновских войнах, в бою под Фридландом был награжден знаком отличия военного ордена св. Георгия и крестом для низших чинов. В 1809 году он получил чин подпоручика и был внесен в родословную книгу дворян Санкт-Петербургской губернии. Его сын Александр Иванович, дед Скрябина, вышел в отставку уже в звании подполковника.
Мать Скрябина Любовь Петровна, урожденная Щетинина, была пианисткой. Она окончила с отличием Санкт-Петербургскую консерваторию по классу Теодора Лещетицкого. Все педагоги отмечали несомненный исполнительский талант юной Любы.
В последний год жизни Любовь Петровна совершила успешное турне, в котором выступала вместе с певицей А.А. Хвостовой За пять дней до рождения сына, 20 декабря 1871 года, Любовь Петровна дала концерт в Саратове и сразу после концерта поехала в Москву, чтобы провести рождественские праздники дома. «Она чувствовала себя так плохо, что пришлось ее на руках пронести наверх от экипажа, — вспоминала сестра Николая Александровича Скрябина. – А через два часа после ее приезда на свет появился Шуринька».
Любовь Петровна Скрябина скончалась от чахотки спустя год после рождения сына в возрасте 23 лет.
Многие исследователи считают, что ранняя смерть матери и «отдаленное» положение отца сказались на характере будущего композитора. Саша вырос ранимым, тонко чувствующим одиночество, убежденным в том, что он не нужен, его недостаточно любят, и он достоин большей любви и внимания.
В мальчике очень рано проявился музыкальный талант, доставшийся в наследство от матери. Его кумирами стали любимые композиторы матери Лист и Шопен, сочинения которых она исполняла лучше всего. Педагог матери А.Г. Рубинштейн, восхищавшийся ее талантом, отметил необыкновенную одаренность Саши, когда ему едва исполнилось пять лет. Уже в пять лет Скрябин умел играть на фортепьяно, чуть позже проявил интерес к композиции, однако дед, подполковник артиллерии, поначалу определил для внука по семейной традиции военное поприще и отдал его в 2й Московский кадетский корпус.
Однако Саша не бросал музыку. Он брал частные уроки, уверенный, что его будущее все-таки связано с искусством. После окончания кадетского корпуса он поступил в консерваторию, где учился по классу фортепьяно у В.И. Сафонова, а по классу композиции у А.С.Аренского.
В консерватории Александр познакомился с молодой талантливой пианисткой Верой Исаакович, происходившей из московских дворян. В августе 1897 года они обвенчались. Многие отмечали, что этот брак не сопровождался накалом чувств, скорее молодые относились друг к другу с симпатией. Для Скрябина это была возможность обрести опору в жизни, заботу, которой он был лишен. Тогда ему казалось, что этого вполне достаточно для счастья. Но оказалось не так. «Через год после свадьбы они оба выглядели уставшими друг от друга и как будто отрешенными», — вспоминал один из друзей семьи.
Переиграв правую руку, Скрябин в течение года после окончания консерватории не мог концертировать, и он использовал это время, чтобы начать сочинять. Вскоре его пригласили на должность профессора Московской консерватории. У него появляется собственный круг поклонников и меценатов, что позволяет его семье вести безбедный образ жизни.
Правда, вскоре Александр Николаевич обнаруживает, что преподавание сильно отвлекает его от собственного творчества, и он полностью посвящает себя сочинительству. Он все больше размышляет о своем предназначении, о природе своего таланта. «Толпа – это брызги сознания гения, — записывает он в дневнике. – Гений создает толпу осколками своих мыслей. Всего интереснее – бытие не проявленного, того, что никто еще не знает. Я не творю из ничего, я только снимаю завесу, делаю зримым для людей нечто, перевожу из скрытого состояния в явное».
Однако, с Верой ему скучно. Супруга не разделяет его исканий. Она занята детьми, их у Скрябиных четверо, домашними делами, и только изредка садиться за инструмент, чтобы помузицировать. «Все однообразно, душно, — жалуется Александр Николаевич тетке. – Задыхаюсь». « Он как будто искал что-то, какой-то толчок, огонь, который горел внутри него, требовал выхода, надо было только позволить ему выйти, — вспоминал музыковед Л. Л. Сабанеев. – Семейная жизнь с Верой Ивановной и детьми изрядно опостылела ему. Он сожалел о поспешном браке, не находя у жены ни понимания своего мессианского предназначения, ни подлинного сочувствия, ни возвышенного переживания. А он остро нуждался во всем этом. Вера Ивановна же взамен лила ему на голову ушаты холодной воды обывательского благоразумия».
В конце 1902 года в доме Скрябина появляется новая ученица. Ее зовут Татьяна Федоровна Шлецер. И хотя Скрябин не любит давать уроки игры на фортепиано, — он считает это унизительным для композитора, — на этот раз с радостью соглашается. Танечка Шлецер происходила из семьи иностранцев, обосновавшихся в России. Ее отец Федор Юльевич Шлецер был немец, юрист. Однако старший брат – Павел Юльевич Шлецер, — стал известным музыкантом и педагогом Московской консерватории. Он сделал прекрасную преподавательскую карьеру. У него учились немало выдающихся учеников, и просто талантливых пианистов, таких, как, например, и супруга Скрябина Вера Исаакович.
Мать Танечки, Мария Александровна Боти – миниатюрная француженка с очень живым характером, — родилась в Брюсселе. В ранней молодости она проявила недюжинные музыкальные способности и поступила в Петербургскую консерваторию, где училась у того же преподавателя, что и мать Скрябина. До конца жизни Мария Александровна не оставляла занятий музыкой и демонстрировала блестящее исполнительское мастерство. Как и ее старший брат Борис, Татьяна Шлецер получила хорошее начальное образование. В Витебске, где после переезда из Швейцарии обосновался ее отец, дом Шлецеров считался культурным центром, в нем постоянно собиралась местная интеллигенция, обсуждались новинки литературы, звучала музыка.
Татьяна Шлецер окончила пансион в Витебске. Игре на фортепиано выучилась у своего дяди Павла Юльевича, у которого часто гостила в Москве. С творчеством Скрябина Татьяна познакомилась в четырнадцать лет и сразу увлеклась его музыкой – никакой иной музыки играть она не хотела. Татьяна твердо решила отправиться в Москву и познакомиться со Скрябиным лично.
О внешности Татьяны Федоровны сохранились противоречивые мнения. Одна из дочерей Скрябина Мария описывает ее, как довольно мрачную особу, называя «маленькой, коротконогой и злой». «Она никогда не смеялась, всегда была чем-то недовольна». Некоторую «злобность» в ее облике отмечали и другие современники. Так Сабанеев особо отмечал ее холодность, неразговорчивость, отталкивающий вид. «Бледная, маленькая брюнетка с узкими злыми губами и редкими взорами в лицо собеседнику. Она держится с преувеличенной строгостью, как «принцесса крови». Мне ее фигура сразу показалась какой-то трагической, роковой. И впечатление это усиливалось от ее темного цвета и неподвижности». «Удивительно как она всегда была мрачна, — вспоминала меценатка Скрябина Маргарита Кирилловна Морозова. – Говорила тихо, как-то невнятно. Во время наших бесед в саду она иногда вставляла слово, но это было что-то неестественное, высокопарно-льстивое по отношению к Александру Николаевичу, что, на мой взгляд, звучало дико. Например: «Когда Александр Николаевич будет господином мира, это все будет ему не нужно (касательно денег, конечно), а пока…» Чудно».
Сам Скрябин после первого знакомства с Татьяной испытывал недоумение и опасения. Он был насторожен и смущен и внешним видом новой знакомой, и ее неуемными восхвалениями в свой адрес. Всегда очень подозрительный насчет всякой заразы, он сказал Вере Ивановне, как только Шлецеры ушли: «Вера, помой чашку хорошенько, у девицы чахоточный вид». Но вскоре он уже забыл о предосторожностях. Льстивые восторги Шлецеров сделали свое дело — Скрябин находился в необыкновенном воодушевлении от знакомства с ними уже через несколько дней. Ему даже показалось, что в Танечке он нашел родственную душу.
Они действительно много времени проводят вместе. В письме к матери Татьяна сообщает: «Дождь, грязь, а мы не замечаем. Шествуем через бульвары и беседуем. Скрябин – как пламя. Мы прыгаем через лужи, кажется, не идем, а летим на крыльях. Я признаюсь, что в 14 лет впервые услышала Третью сонаты – это было самое сильное впечатление в моей жизни. Я мечтала о встрече с ним!» Скрябин в эти же дни записывает в дневнике: «Все должно жить, каждая нота, каждый звук. Пусть лучше приподнятость, но не обыденность. Боюсь пошлости жизни». «Она поклонялась ему и воплощала для него какой-то своеобразный религиозно-эротический экстаз, который невероятно приподнимал его, — вспоминал Сабанеев. – Когда он играл, она стояла на коленях с распущенными волосами и протягивая руки к роялю, шептала «Бог! Бог!».
Вера Ивановна терпела из последних сил. Она не хотела разрушать семью. Но разрыв назревал. Скрябин был уверен, что «Танечка думает, как он, так же чувствует, как он». Она – полная противоположность Вере, экстатичная, вдохновенная, страстная натура. «В тот год вначале Скрябины частенько бывали у нас вместе, — вспоминал один из друзей семьи, — по мере развития конфликта, стали бывать реже, и – поодиночке».
Скрябин все больше сосредотачивается на себе, на своем особом предназначении. «Скрябин и прежде поражал своей надменностью, — замечал Сабанеев. – В нем всегда было что-то отчужденное, словно он пришел из другого мира. Часто когда он сидел за роялем, глаза его широко открывались, как будто он видел видение. После знакомства с Татьяной Федоровной все эти черты усилились».
Тонко уловив изменения в ее кумире, Татьяна Федоровна с успехом продолжала свою игру, стараясь окончательно вытеснить Веру Ивановну из его жизни. В феврале 1904 года Скрябин уезжает на постоянное место жительство в Женеву. Уезжает один, чуть позднее к нему присоединяются Вера и дети. Татьяна Федоровна остается в Москве. Главная цель Скрябина – «завоевание Европы». Он лелеет честолюбивые мечты – покорить европейского слушателя. «Я пишу поэму для оркестра, — сообщает он Сабанееву, – такой музыки еще не было. Я — существо абсолютное. Я — бог! Вселенная – это моя музыка, моя игра».
Скрябин с семьей живут в небольшом дачном домике на берегу Женевского озера. Татьяна Федоровна засыпает его письмами из Москвы. Чтобы получать их, Скрябину приходится соблюдать конспирацию. Скрябин молчит, прячет письма от жены, но на самом деле он все для себя уже решил. Он усиленно занимается с Верой Ивановной, готовя ее к самостоятельной жизни концертирующей пианистки. Вера соглашается, во всяком случае, внешне.
Когда, по его мнению, Вера Ивановна набрала необходимый опыт, Скрябин вызвал Татьяну Федоровну в Швейцарию. Он был готов нанести решающий удар. «Татьяна появлялась на даче каждый день, — вспоминала М.К. Морозова, гостившая с семьей по соседству. – Она усаживалась за стол, как хозяйка. Ее присутствие очень нервировало Веру, она часто не выдерживала и убегала из-за стола в слезах. Особенно меня поразило то, как Татьяна Федоровна подчеркивала каждое слово, сказанное Верой, и восклицала, обращаясь к Скрябину: «Это же сущая глупость! Вы слышите, Александр Николаевич?» Она буквально высмеивала все, чтобы ни сказала Вера, и это очень походило на травлю. Татьяна Федоровна буквально упивалась этим. В ней проявилось нечто демоническое, хищническое. И это передавалось Скрябину. Мне было невыносимо тяжело смотреть на бледную дрожащую Веру, сидящую за столом».
Скрябин же совершенно не сочувствует жене. Внутренне он давно уже освободился от семейных уз, и убеждает Веру сделать то же самое. Уехав в Париж на гастроли, он уговаривает ее в письме: «Пора тебе стать человеком и взять себя в руки. Смотри, кругом у всех столько неприятностей и даже несчастья, и все-таки не только находят силы перенести, но еще и радуются! Помни, милая, работа даст тебе все-все, чего ты хочешь – и радость, и блеск. Я все сделаю, чтобы помочь тебе».
Татьяна Федоровна в это время отчаянно отбивается в письмах от упреков родственников, сыплющихся на нее со всех сторон, за связь с женатым мужчиной, которая теперь всем стала очевидна. Простуженная, вечно недомогающая, она едет в Париж к Скрябину, и подталкивает его к окончательному разрыву с Верой. В последний момент Скрябин как будто прозревает. Он пишет Морозовой: «Я совершаю что-то ужасное, что меня погубит! Прошу не думайте обо мне скверно!»
Накал, сопровождавший расставание с Верой, усилился неожиданно свалившимися денежными трудностями. Материальное положение ухудшилось настолько, что нередко приходилось брать один обед на двоих , к тому же Татьяна ждала их первенца, и состояние ее здоровья также требовало постоянных расходов.
Новая супруга также решительно берет в свои руки все дела Скрябина. Она сама устанавливает расценки на его произведения, сильно завышая их, что вызывает недовольство издателей, договаривается о гонорарах за гастроли. «Саша должен сочинять, только сочинять! — утверждает она. – Он должен работать над своей симфонией!».
Однако самой Татьяне Федоровне путешествовать со Скрябиным затруднительно. Ее по-прежнему унизительно называют сожительницей, отказывают в совместном проживании в гостиницах, в концертных залах на нее косо смотрят почитатели скрябинского таланта и его коллеги. Так во время гастролей в Америке, Скрябину и его спутнице пришлось срочно уезжать из гостиницы ночью, когда выяснилось, что они не женаты, иначе утром пресса грозила разжечь скандал.
Вера Ивановна тем временем, отказав окончательно по настоянию отца бывшему супругу в разводе, нанесла ему второй чувствительный удар. Она активно гастролировала, повсюду исполняя произведения Скрябина и публично называя себя его супругой, так что заслужила в прессе похвалу как лучшая исполнительница его творений. Кроме того, по личной протекции Сафонова Веру с сентября 1905 года зачислили ординарным преподавателем по классу фортепиано в московскую консерваторию, что позволило ей наконец стать материально независимой от Скрябина.
В мае 1907 года, завершив «Поэму экстаза», Скрябин представляет ее на первых дягилевских сезонах в Париже. Для произведений Скрябина в программе было отведено особое место. Кроме исполнения его произведений, что принесло материальный доход, Скрябин получил возможность пообщаться с множеством русских композиторов и музыкантов, собравшихся в Париже по воле Дягилева. Значительное улучшение материального положения, возобновившиеся концерты, хвалебные отзывы критиков способствовали тому, что в начале 1910 года Скрябин и Татьяна Федоровна принимают решение окончательно вернуться в Москву. Они поселились в доме Олтаржевского в Малом Каковинском переулке.
Предвоенный 1913 год стал самым благополучным в жизни скрябинской семьи. «Поэма экстаза» и «Прометей» исполнялись по всему миру и имели большой успех. Александр Николаевич написал несколько ярчайших сонат для фортепиано и начал сочинять Мистерию – «главное произведение», как он называл, «которое подведет человечество к Концу света». Как начался его собственный конец, Скрябин даже вначале не заметил.
В январе 1915 года от постоянного нервного напряжения обострился фурункулез, который досаждал композитору некоторое время, в основном не доставляя особых тревог. Неожиданно в апреле положение усугубилось – в одну ночь началось заражение крови, и процесс развился очень быстро. Скрябин впал в беспамятство и умер 14 (27) апреля 1915 года в возрасте 43 лет, находясь на пике славы.
Вера Ивановна Скрябина (урожденная Исакович).
Татьяна Федоровна Шлецер, вторая супруга композитора.
Более того, отмечая еще одну юбилейную дату Серебряного века – 150 — летие со дня рождения Сергея Павловича Дягилева, журнал «На русских просторах» публикует рецензию Виктории Дьяковой на спектакль Мариинского театра «Жизель», состоявшийся в рамках юбилейной программы театра «Дягилев — 150 лет».
«Рената Шакирова. Жизель с озорной искоркой в глазах».
Есть произведения искусства, которые пронизывают жизнь, проходят путеводной нитью – любимые с детства книги, картины, перед которыми испытываешь трепет, сколько бы раз ни взирал на них, бессмертные спектакли. Однажды увидел их в детстве – и они сопровождают тебя, не надоедая, все время как в первый раз – неисчерпаемый источник красоты и вдохновения.
Для меня одним из таких спектаклей является балет Коралли и Петипа на музыку Адольфа Адана «Жизель». Впервые я посмотрела его в Кировском театре в возрасте семи лет вместе с родителями. Была такая прекрасная традиция в нашей семье – обязательно раз в месяц сходить в Кировский. Хотя с билетами были трудности.
Первое ослепительное впечатление от танца Галины Мезенцевой осталось надолго. Позднее, работая переводчиком, я смотрела постановки балета на сцене «Гран Опера» в Париже и на сцене Венской оперы. И снова – в любимом Мариинском уже в девяностые и двухтысячные годы с незабываемыми Вишневой и Лопаткиной.
И вот – новая встреча. Балет «Жизель» показывают в рамках дягилевского фестиваля в честь сто пятидесятилетия со дня рождения великого антрепренера и пропагандиста русского искусства. В главной партии – очень одаренная, на мой взгляд, молодая балерина Рената Шакирова.
«Жизель» появилась на петербургской сцене вскоре после шумного успеха парижской премьеры 1841 года. Вначале она шла во французской версии, и в главных партиях в основном выступали гастролерши.
В 1884 году в афише впервые появилось имя Петипа. Мариус Петипа хорошо знал партию Альберта – первым ее исполнителем во Франции был его брат Люсьен. У балетмейстера оказался в руках богатый материал, на основании которого он создал на русской сцене собственную версию балета.
В 1903 году в роли Жизель на сцену императорского театра впервые вышла юная Анна Павлова, и спектакль приобрел совершенно новое звучание. «Жизель» с Павловой петербургские журналисты называли «самым высоким и проникновенным созданием современной балетной сцены». Высоко оценили балет и во время гастролей в Копенгагене и в Стокгольме.
Именно с Павловой хотел показать Дягилев «Жизель» во время знаменитых «Русских сезонов» в Париже. Однако между антрепренером и балериной произошла размолвка. Анна Павлова настаивала на личном турне, Дягилев – на выступлениях в рамках «Русских сезонов». В результате Анна Павлова приняла участие только в нескольких показах в 1909 году, и в дальнейшем ее заменила Тамара Карсавина. Партию Альберта танцевал легендарный Вацлав Нижинский.
Париж увидел обновленный спектакль, которую «одел» к триумфальному возвращению на европейскую сцену художник Александр Бенуа. «На сцене я испытывала тот же экстаз и восторг, как и весь, затаивший дыхание зал, — вспоминала Тамара Карсавина. – Мне казалось, что еще никогда Нижинский не достигал таких вершин совершенства и вдохновения. Он был одет в костюм по эскизу Бенуа, состоявший из коротенькой курточки и облекающего трико, и по этому поводу у него произошло столкновение с чиновником конторы. Но Нижинский наотрез отказался что-то менять в костюме». Это выступление оказалось роковым для великого танцовщика – уже на следующий день он не был связан с Мариинским театром никакими обязательствами, его попросту уволили.
Спектакль Петипа, представленный Дягилевым в Париже, стал отправной точкой новой европейской жизни «Жизели». В 1924 году его перенес на сцену «Гранд-опера» бывший режиссер балетной труппы Мариинского театра Николай Сергеев.
С тех пор «Жизель» петербургского образца продолжает свое триумфальное существование на сценах многих театров мира. В послереволюционные годы в Петрограде в образе Жизели зрителей пленяла Ольга Спесивцева – ее манерой исполнения, наполненной «предощущением трагедии», восхищались многие. После ее отъезда за границу роль перешла к Елене Люком, которая «сняла с Жизели налет рока, трагизма и обреченности». С 1932 года уже в Кировском театре после возобновления спектакля, осуществленного Агриппиной Вагановой, главную партию исполнила Галина Уланова.
Имея столь блистательных предшественниц, танцевать Жизель – это ответственность и честь для любой молодой исполнительницы. Даже самой талантливой. Ренате Шакировой прочили большое будущее, когда студенткой Академии русского балета имена Вагановой она выходила на сцену Мариинского театра в сложнейших «Рубинах» Джорджа Баланчина. Уже тогда у юной солистки отмечали такие качества как высокую техничность и темперамент и называли, — не много не мало! – «второй Дианой Вишневой». На выпускном экзамене в Академии в 2015 году Рената блистательно исполнила взрывную Лауренсию. А позднее в паре с Кимином Кимом победила на телевизионном конкурсе «Большой балет». Сейчас Рената Шакирова – в числе первых солисток Мариинского театра. В ее репертуаре разнообразные партии — от озорной Китри в «Дон Кихоте» до романтической Джульетты в балете Лавровского.
«Мне нравится открывать для себя новое, — признавалась в одном из интервью балерина. – Из лирических партий очень хотелось бы станцевать Жизель. Там два акта, совершенно не похожих друг на друга».
Рената Шакирова родом из Ташкента. Ее «наполненный солнцем» темперамент совершенно покоряет в первом акте балета, показывая юную героиню игривой баловницей, чистой, наивной, встречающей новый день радостно, с широко распахнутыми глазами. Тем острее, драматичнее ощущается финал первого акта – болезнь, сумасшествие Жизели. Шакирова представляет публике вмиг изменившееся сознание героини, ее потемневшую от предательства душу – точно выворачивает наружу, пропускает через собственное сердце. Рената Шакирова очень точна в деталях. Ее движения грациозные, легкие и необыкновенно выверенные. Необходимо отметить также отсутствие излишеств в жестикуляции, что нередко встречается даже и у опытных балерин, желающих показать трагедию героини как можно ярче. Никакой ненужной мимики, отчаянного жестикулирования, убийственной заботы о том, чтобы волосы растрепались покрасивее. Шакирова естественна, она полностью воплощается в героиню, и ее собственная молодость в данном случае – лучший ее союзник. Ни одного «предательски современного» движения, все строго по классике – хореографический рисунок танца безупречен. Что всегда с лучшей стороны характеризует актера, так это когда зритель в зале забывает, что перед ним актер — он живет судьбой персонажа. В данном случае, это получилось.
Второй акт с его космичностью вполне может вызвать споры. По канону Жизель абсолютно бестелесна, она — неземной, холодный дух. Как думается, Шакировой не совсем это удалось, но рискну предположить, что такой задачи перед ней и не стояло. Танец Ренаты очаровывал, несмотря на то, что в нем чувствовалась ее земная теплота. Невероятные бесконечные руки, постоянно в раскрывающемся движении, певучесть тела – весь акт одно непрекращающееся движение, погружение в фантастический, заколдованный сон. Несмотря на то, что прекрасно знаешь содержание, веришь, что граф Альберт вот-вот уйдет за возлюбленной, о которой тоскует, и только рассвет спасает его.
Как определить, состоялся ли спектакль? Особенно, когда смотришь далеко не в первый раз. По аплодисментам зрителей и количеству вызовов на «бис»? На балетных спектаклях в Мариинском меньше четырех-пяти раз, пожалуй, и не бывает – таков высочайший уровень петербургского балета. Думается, надо судить по душевным ощущениям, по тому, что остается в памяти. Когда в первом акте хочется плакать от отчаяния, а во втором сердце леденеет перед раскрывшейся бездной вечности. Признаюсь, все это я испытала , наблюдая за танцем Шакировой.
«Жизель» — это в первую очередь соло для примы. Но нельзя обойти вниманием и мужские партии – Ганса и графа Альберта, у истоков которой стоял Вацлав Нижинский. Ганса исполнил молодой солист Иван Оскорбин. Партию Альберта – Никита Корнеев. Артист окончил Штутгартскую школу имени Джона Крэнко в 2016 году, с того же года — в труппе Мариинского театра. Исполнение Корнеева показалось мне романтичым, но немного меланхоличным в первом акте, даже холодноватым – что, возможно, имеет оправдание. Ведь он – граф, и должен демонстрировать сдержанность. Но искренность горя от утраты возлюбленной во втором акте, исполнение, наполненное болью компенсировало холодность в начале. Нельзя отрицать, что сдержанность главного героя прекрасно оттеняет эмоциональную яркость Жизель в исполнении Шакировой. В этом отношении, как мне представляется, дуэт сложился.
Отдельно хочется выделить образ Ганса, представленный Оскорбиным. Ослепленный ревностью, он не ведал, что творил, но был искренен, ярок. И сам пал жертвой, сломленный горем. Стоит упомянуть, у обоих солистов великолепная техника, высокие, с хорошей амплитудой прыжки и яркая чувственность танца.
Очень радостно отметить, что петербургский балет, представленный Сергеем Павловичем Дягилевым почти сто лет назад в Париже, сегодня имеет таких прекрасных молодых исполнителей, которые с честью продолжают традиции кумиров. Я думаю, это лучший подарок Дягилеву к его круглому юбилею. Он был бы счастлив!