На сайте «Русское поле» в журнале «Молоко» (главный редактор Лидия Сычева), в котором публикуются интересные литературные обозрения, появилась статья известного литературоведа Геннадия Мурикова. Статья посвящена творчеству Виктории Дьяковой и называется «Загадки женского детектива». Автор статьи анализирует несколько последних романов писательницы, в частности, роман «Пиковый валет», удостоенный диплома премии «Золотой витязь» в сравнении с произведениями других писателей, работающих «на том же творческом поле» — Дарьи Донцовой, Бориса Акунина, Александры Марининой.
Геннадий МУРИКОВ. Загадка женского детектива
«Виктория Дьякова и её книги»
«Имя Виктории Дьяковой совершенно неожиданно вспыхнуло на горизонте нашей литературы. И это не просто вспышка, – зарница превращается в сияние. Книги В. Дьяковой в петербургском отделении Союза писателей России были не очень-то приняты. А почему? Для этого есть определённые основания. Ещё в конце 1990-х годов существовало негласное правило не принимать в Союз писателей авторов детективов. Его активно поддерживал тогдашний и до сих пор несменяемый руководитель секции прозы. На мои, и не только мои отчасти недоумённые вопросы он отвечал и отвечает: «Это не литература!». А литературой, то есть качественной прозой являлась графоманская (это моя оценка) беллетристика никому неизвестных авторов. Об этом я неоднократно писал на страницах центральных и петербургских газет и журналов.
Суть дела в том, что такого рода «литературу» никто не читает, кроме самих авторов, никто о ней не пишет, потому что она бессмысленна. А вот детективы любят и читают все. Имена Конан Дойля, Агаты Кристи, Сименона вошли в литературу и остались в ней навсегда.
Сложнее говорить о сегодняшней детективной и околодетективной прозе. Первое, что бросается в глаза – феминизация авторов; женщины порой скрываются за псевдонимами, но не изменяют своей женской сущности, образу жизни и образу мыслей. Например, Александра Маринина (псевдоним Марины Анатольевны Алексеевой) – подполковник милиции. Или Дарья Донцова (в девичестве Агриппина Васильева, дочь писателя и сотрудника ОГПУ Аркадия Николаевича Васильева). О ней из прессы известно, что на разных встречах писателей с В.В. Путиным (хотя их было не так уж много) она сидела рядом с главой государства, и они тихонько переговаривались. Так что здесь есть о чём подумать…
О некоторых других писательницах детективщицах (не будем открывать их имен) вообще ходят слухи, что их творчество – продукт коллективной работы группы литературных рабов. Метод не нов, к нему прибегал ещё Дюма в позапрошлом веке. Но на всякий случай напомним читателю, что Агата Кристи никогда не работала ни в полиции, ни в разведке, а черпала сюжеты для своих повестей в периодической печати.
Таковы особенности нашей современной детективной литературы. Главное, чего ей не хватает – это эрудиции и культуры, но зато превалируют пошловатые рассказы, банальные истории и фокусы с животными. Особенно у Дарьи Донцовой…
На этом фоне так называемая «мужская» детективная литература – авторы Ф. Незнанский, Николай Леонов, Д. Корецкий и др. – тоже не блещет. Некоторые их сочинения рыхлые, порой бессвязные, не содержат детективной интриги, которая отличала лучшие романы Дж. Чейза, Ж. Сименона и других мастеров жанра.
В последнее время чрезвычайную популярность обрели многочисленные романы Б. Акунина, который выбрал для себя почти неизвестную в нашей литературе историко-детективную тему, связав свои романы единой концепцией псевдоисторических образов семьи одного рода Фандориных. (Хотя в разных романах фамилия героя порой несколько видоизменяется.) Романы писателя объединены в серию, семнадцатый роман (2018 года) носит символическое название «Не прощаюсь».
В своей многотомной романно-исторической концепции Б. Акунин идёт не по проторённым путям детективщика, а стремится по-своему, и частенько весьма неприязненно изложить концепцию истории России. Не забудем настоящую фамилию писателя – Григорий Шалвович Чхартишвили. А если в его псевдониме опустить точку, то получается Бакунин, идеолог анархизма и участник международных масонских организаций. Для опытного писателя, каким является Г. Чхартишвили, такое звучание псевдонима, несомненно, является не случайным. Его последние работы по истории Российского государства – яркое тому свидетельство.
***
И вот в эту многообразную, противоречивую и интересную в разных отношениях структуру современного русского детектива, сплетённою с историей, вторглась с внутренне продуманной серией своих романов Виктория Дьякова. Прежде всего, заметим, что один из её романов «Пиковый валет» (СПб, 2019) прямо-таки противопоставлен одноимённому роману Б. Акунина (1999). Похоже, что автор проникла в некую, почти запрещённую структуру исторических и псевдоисторических (фэнтэзи) романов. В этом жанре она вправе не только придумывать разнообразные исторические ходы, но и возможные, с её точки зрения, исторические коллизии.
Я с интересом прочитал отзыв И. Сабило в «Литературной России» на роман «Госпожа камергер», а также несколько других романов В. Дьяковой из различных серий. Романы, которые я прочитал, служат продолжением один другого. Это своего рода серия детективной исторической публицистики, как бы в противовес фандоринскому циклу Б. Акунина, о чём сказано выше.
В общем цикле романов просматриваются языческие культы древних русичей: «Спроси у степи: кто таков твой Христос? И она ответит тебе ровным гулом. Потому что его нет. Так учит госпожа» (роман «Воровская добыча», СПб, 2006, стр. 233). В этом же романе фигурирует и выходец из настоящего времени, некий Витя, который рассуждает следующим образом: «Ты записался добровольцем? Все на борьбу с фашистом! Видать, всегда у нас так было» (стр.274). Какие уж «фашисты» в средние века! Но для автора возможно всё.
Смещение времён, стремление внедрить прошлое в наши сегодняшние реалии и наоборот – это одна из самых характерных черт В. Дьяковой. Но отметим, что она не зацикливается на историко-политической мотивации, хотя почти что самым главным в её антиакунинских размышлениях является некий таинственный домысел. Якобы существует сквозь исторические века некая имперская стража. Эта межвековая организация следит за развитием русской истории на протяжении сотен лет, а её солдаты запросто проходят сквозь века и народы. «Только попускает Господь человеку самому сделать выбор между добром и злом, без всякого своего вмешательства, сам сделай – сам и отвечай. А человек – слаб частенько, темно знание его, принимает он фальшь за чистую монету нередко. Не по злому умыслу, а напротив, по недомыслию. Вот здесь и нужна ему Имперская стража» (из романа «Чёрный ангел, СПб, 2020, стр. 68-69).
Дальше подчёркивается, что «всё опутано стражескими нитями» (там же, стр. 90). А кто такой настоящий стражник? «Стражник холоден должен быть и умом, и сердцем, и щёлки в обороне своей не показывать противнику» (стр. 116-117). Почти по заповеди Ф. Дзержинского.
Итак, перед нами величественное здание междумирового и межвременного ВЧК – КГБ. Сущность всей историко-детективной трагедии В. Дьяковой, как мне показалось на основании неполного рассмотрения её творчества, сводится к тому, что будто бы Россию спасает некое «всемирное духовное КГБ». Но почему так происходит, и зачем Россию нужно спасать? Вопрос остаётся открытым. Может, что-то раскроется в новых романах.
Один из так называемых Командоров объясняет слушателям упомянутого «стражеского корпуса» суть вещей так: «Многие века благочестие в России существовало только поверхностно, исключительно на показ» (из кн. «Пиковый валет» стр. 39). Я задаю вопрос себе и автору: а сегодня что? Лучше, что ли? Судя по всему, «стражеский корпус» с момента основания и до сегодняшнего дня работает не так уж хорошо. Впрочем, конечные замыслы автора могут быть и другими: мы пока их не знаем.
Желаю В. Дьяковой дальнейших творческих успехов на ниве историко-детективной фантастики. А о философском подтексте задумаемся вместе с ней.
Кроме того, в июльском номере журнала «Темные аллеи» опубликована статья Виктории Дьяковой, посвященная 150 — летию Михаила Пришвина «Круги по воде».
О себе, как о писателе, Михаил Михайлович говорил так: «Если Розанов – послесловие русской литературы, то я – ее бесплатное приложение». Он родился 23 января (4 февраля) 1873 года в селе Хрущево-Левшино, Елецкого уезда Орловской губернии. Село это в свое время было куплено дедом Пришвина, елецким купцом первой гильдии Дмитрием Ивановичем Пришвиным. В семье было пятеро детей. Мать, Мария Ивановна, сама занималась их воспитанием. Отец, Михаил Дмитриевич Пришвин, разводил орловских рысаков, выигрывал призы на бегах, занимался садоводством, был страстным охотником. Проигравшись в карты, заложил имение и продал конный завод. Он умер, разбитый параличом, когда будущему писателю было всего семь лет.
В 1882 году мальчика отдали в сельскую школу, через год он был принят в первый класс Елецкой классической гимназии, где за шесть лет дошел только до четвертого класса. Рассорившись с учителем, Пришвин и вовсе был отчислен с «волчьим билетом». Он продолжал обучение на дому. В 1893 году Пришвин уехал в Елабугу и там сдал экстерном экзамены за весь курс классической гимназии. Осенью того же года поступил в Рижский политехникум на химическое отделение. Сразу же принял активное участие в революционных студенческих кружках.
За участие в революционном движении Пришвин посидел в тюрьме и отбыл ссылку. После он оказался в Париже, чтобы доучиться, наконец. Там настигла его любовь, к которой он совсем не был готов. Студентка исторического факультета Сорбонны Варвара Измалкова смотрела на жизнь практично, поэтических полетов не понимала. Она отказала застенчивому жениху, чем нанесла молодому человеку глубокую душевную рану. Пришвину предстояло до самой старости видеть в снах ту, которую не достиг. Михаил Михайлович не находил покоя многие десятилетия. Он писал в дневнике: «Сегодня во время прогулки оглянулся, вдруг застал группу высоких деревьев в общении с небом. Сразу вспомнил деревья в Булонском лесу сорок семь лет назад. Тогда я раздумывал о выходе из положения, создавшегося благодаря моему роману, и также глядел на раскинувшиеся по небу деревья. Вдруг все движения миров, солнц, звезд сделались мне понятными. Я перекинулся в свои запутанные отношения с девушкой. Решение выходило до того верное, что его надо было немедленно открыть. Но понять меня она не смогла – ничего не вышло из всего этого».
Он ждал своего личного счастья много лет – почти всю долгую, непростую жизнь. Тосковал по самому насущному – по ответному слову понимающего друга. И друг этот в представлении Михаила Михайловича – только женщина. «Прекрасная дама или ведьма, положительная, отрицательная – все равно. Только едва ли что-то в духовном мире является без участия женщины». И он встретил ЕЕ – через сорок лет. Она постучалась в его дом 16 декабря 1940 года.
Это был самый холодный день рекордно морозной зимы. В этот день вымерзли все плодовые деревья в округе. Именно в этот день в его жизни появилась Ляля. Вечером Пришвин записал в дневнике. «Страшный мороз с ветром до утра. Устроил смотрины новой сотруднице. Ее зовут Валерия Дмитриевна».
Валерия Дмитриевна Лиорко была единственным ребенком в семье молодого подпоручика. «Я родилась в небольшом белорусском городке, где стоял в то время полк, — писала она в воспоминаниях. — И где молодые родители снимали квартиру в деревянном доме с окошками на реку и садом позади дома. Событие это произошло на самом пороге нового века – 29 октября 1899 года. Стоит только вернуться на этот порог, мысленно пробежав все пережитое за полстолетия, как останавливаешься, потрясенный увиденным. И вся картина маленького счастья в деревянном домике заволакивается дымом, гарью и огнем двух революций, трех войн, перевернувших мир и смешавших жизнь, как песок.
Отец мой, Дмитрий Михайлович Лиорко, потомственный дворянин из маленького провинциального городка Псковской губернии, был военным. Мать, Наталья Аркадьевна – дочь разорившегося витебского помещика. По семейному преданию их счастливая встреча произошла в Вербную субботу во время службы в храме. Осенью они повенчались».
Имя – первый признак предстоящей жизни ребенка. Мое, данное при крещении — Калерия, — было тяжеловесным, суровым. Не то монащеское, не то купеческое. Оно понравилось молодым родителям своей необычностью. В святцах написано, что Калерия – это то же самое, что Валерия». Валерией ее звали всю жизнь. Калерия – для причастия. А дома называли просто Лялей.
Революционные события накатывались с угрожающей неотвратимостью. «Я просыпаюсь от фабричного гудка. Мне тепло в чистой постели. Но есть какие-то люди, рабочие, которые по утрам выходят в темноту, на холод, и идут на грязные, душные фабрики. Это другой, страшный мир, и как хорошо, что я в этот мир никогда не попаду. Но почему я не могу об этом мире не думать? И раннее утро вызывает в моей душе непонятную тоску». «Счастливое детство – это выдумка благополучных людей», — напишет Пришвин на полях первого наброска Лялиной биографии.
Один друг, зная, как нужна Валерии Дмитриевне работа, порекомендовал ее Пришвину в помощницы. «Вот с чем вам придется работать, — сухо сказал писатель при встрече. – Это документы моей жизни. И вы первая их прочтете», — он положил перед ней дневники. «Но как же вы можете их доверять незнакомому человеку, — смутилась она. – Надо же для такого дела стать друзьями, если приниматься за него». «Будем говорить о деле, а не о дружбе», — прервал Пришвин.
Валерия Дмитриевна пообещала прийти работать через три дня. Еле-еле с трудом добралась до дома и сказала матери: «Очень мы друг другу не понравились». В тот холодный вечер увидел старый писатель в своей гостье лишь недостатки наружности. «У каждого человека в жизни случаются два невольных греха, — писал он позднее. – Это когда мы проходим мимо большого человека, принимая его за маленького. А второй, это когда маленького принимаем за большого».
«Ей под сорок. В юности пережила большую любовь, но мечта разбилась, — пишет Михаил Михайлович чуть позднее. — Вера и душевная чистота сохранились. Их не смогли поколебать ни арест, ни ссылка. Ни многие расставания, потери, разочарования».
Постепенно новая сотрудница раскрылась Пришвину с совершенно необычной стороны. Доверчива, открыта, смотрит прямо в глаза. «Мы с ней проговорили без умолку с четырех часов до одиннадцати вечера — что это такое? – изумлялся Пришвин. — Сколько прежде на Руси было прекрасных людей! Сколько в стране нашей было счастья! И люди, и счастье проходили мимо меня. А когда все стали несчастными, измученными, встречаются двое. Не могут наговориться, не могут разойтись – и наверное, не одни мы такие. В этот вечер она мне рассказала историю своей жизни, какой я еще ни от одной женщины не слышал. Такой несчастной жизни я, пожалуй, не знаю».
Валерия Дмитриевна же узнавала писателя по дневникам. «Я наугад открыла дневник 1927 года и прочитала: «В «Известиях» — огромная статья Сталина. Едва одолел ее. В ней нет ничего свободного, бездарен как чурбан». Одной только этой записи достаточно…» «Он пересказал мне свою жизнь, и мне стали понятны загадки: дырка на пятке, домашние туфли без задников. При роскошных стенах и мебели, дешевая канцелярская пепельница, кашне на столике в передней – грязная тряпочка, свернутая в жгут. Не этим ли объясняется то напыщенность, то детская доверчивость. Словно говорит, вот я весь перед тобой. Помоги мне. Может, я не хорош, и совсем никому не нужен? Наша дружба началась, как напряженный и радостный интерес друг к другу, о браке мы и не помышляли. Мы жили только настоящим. Все было между нами непрочно, еще непонятно. Но это была настоящая жизнь».
«Наша любовь с Лялей дается нам в оправдание прошлого, — записал Михаил Пришвин в дневнике. – Та, другая не поняла меня. Поняла бы то мое объяснение – и все. А так почти полвека я думал о себе, как о сумасшедшем. Пока не пришла ко мне другая женщина. Я ей сказал то же самое. И она сразу меня поняла. 25 января я признался ей в своей мечте и прямо спросил: «А если влюблюсь?» И она спокойно ответила. «Все зависит от формы выражения, и от того человека, к кому чувства направлены. Человек должен быть. Тогда ничего страшного не будет». – Ответ замечательный. Тонкий и ясный. Я очень обрадовался. Ночь спал плохо. Но дурь мою вышибло. Бывает же так у людей, и только у людей так, что вначале обнимаются только души, соединяются, проникаются и начинают медленно облекаться плотью. И так происходит не совокупление, а воплощение. Наконец, наступил момент, когда мы расцеловались на прощание, как родные с детства люди. И я впервые сказал ей «ты». Нам вдвоем в совокупности больше ста лет, и вокруг кипит война, и только урывками можно добыть пропитание, а мы – как дети! Я провожаю ее на остановке. Подходит трамвай. «Давайте пропустим?» — предлагает она. – «Давайте!». А больше трамваев не будет. Это — последний. И дальше длится сказка Шахерезады. И пошли пешком. Лишь бы не расставаться».
Накануне своего шестидесяти семилетия Пришвин написал Валерии Дмитриевне: «В вашем существе выражено мое лучшее желание. Я готовлюсь, не скрою, с некоторой робостью к жертвам в личной, эгоистической свободе. И пусть в нашем союзе не будет того, отчего погибает всякий обыкновенный союз. У нас никогда не будет в отношении друг к другу отдельных путей. Наши – открыты друг для друга».
В 1946 году Пришвин купил полуразрушенный дом в Дунино. «Дом — чудо! – записал Михаил Михайлович. – Он сделан до последнего гвоздя на деньги, полученные за сказки мои». Вставал он очень рано, когда в доме все спали. Ставил свой маленький самовар и писал. «Раньше все ждал весну, а теперь не тороплю время. Ляля вытащила меня на солнечный свет, как старую, залежалую шубу, повесила на забор и принялась выхлестывать из меня моль. Удивительно, Ляля, как в такой беде ты смогла для меня сохраниться?! Еще удивительней – как ты нашлась? Я тебя люблю, Ляля! Как я счастлив, что могу это сказать спокойно, уверенно, и в первый раз в жизни первой женщине. Наконец, я испытываю великое счастье не считать себя человеком особенным, одиноким, а быть как все хорошие люди».
Михаил Михайлович Пришвин скончался на рассвете 16 января 1954 года. День счастливой встречи с Лялей оказался и днем их расставания. После кончины писателя Валерия Дмитриевна осталась одна с его дневниками. Приехала в Дунино после тяжелой болезни. Она еще не знала, как будет без него жить. Годы, день за днем она печатала с рукописей дневники Пришвина. А затем заказала два металлических ящика, чтобы уложить в них папки на случай опасности, запаять паяльной лампой и закопать. Пока не придет время их опубликовать. «О себе или о человеке любимом дневники – единственный документ», — утверждал Пришвин.
Михаил Пришвин, Валерия Лиорко и любимая охотничья собака писателя.