«Я американский писатель, рожденный в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу, перед тем как на пятнадцать лет переселиться в Германию, — так не без иронии оценивал себя сам Владимир Набоков. – Моя голова разговаривает по-английски, мое сердце по-русски, а мое ухо – по-французски».
О своем детстве, проведенном в Петербурге, Набоков вспоминал: «Был я трудный, своенравный, до прекрасной крайности избалованный ребенок». Он принадлежал к старинному, сказочно богатому аристократическому роду. Дед писателя по линии отца Владимира Дмитриевича, известный юрист, занимал пост министра юстиции при государях Александре Втором и Александре Третьем, родственники по линии матери Елены Ивановны, урожденной Рукавишниковой — золотопромышленники, миллионеры. Из пяти детей четы Набоковых Владимир родился первым и потому пользовался особой благосклонностью родителей. Семья проживала в самом центре Санкт-Петербурга в особняке из розового гранита, дом обслуживали пятьдесят лакеев, в Тенишевское училище Владимира отвозил красный отцовский лимузин.
Лето семья Набоковых проводила в собственном имении недалеко от Гатчины. Воспитанием и образование детей было домашним, с Владимиром занимались две гувернантки, француженка и англичанка, позднее приходил специальный преподаватель, с которым проходили гимназический курс. Неудивительно, что первыми языками, на которых заговорил Владимир, были английский и французский. «Русский, — как сам он вспоминал позднее, — усвоился как-то сам собой, без особого изучения».
В Петербурге Набоков прожил первые восемнадцать лет жизни. За год до революции он получил от дяди со стороны матери Василия Ивановича Рукавишникова миллионное состояние в наследство и усадьбу Рождествено. В тот же год на собственные средства Владимир издает в Петербурге первый поэтический сборник, издает под собственной фамилией, включив в него шестьдесят восемь стихотворений, написанных за два года. Близкая знакомая семьи княгиня Зинаида Шаховская вспоминала о том времени: «В те годы он был веселым юношей, производящим впечатление необыкновенным шармом и поразительной внутренней чувствительностью».
Октябрьский переворот 1917 года заставил Набоковых перебраться в Крым, а оттуда, при приближении Красной армии, эмигрировать в Европу. Семья обосновалась в Берлине. Из России удалось вывезти некоторое количество семейных драгоценностей и реликвий, что обеспечивало их существование в это время. Владимир же отправился получать образование в Кембриджский университет (Тринити-Колледж), где образовал Славянское общество, известное позднее как Русское общество Кембриджского университета.
В начале 20 х годов Берлин – центр русской эмиграции. Однако в Берлине в марте 1922 года произошла трагедия. Отец Набокова, аристократ, образованнейший человек широких взглядов был убит черносотненцом – антисемитом Сергеем Табарицким. Старший Набоков закрыл собой бывшего министра и общественного деятеля П.Н.Милюкова и скончался на месте от пули в сердце. Это произошло в здании Берлинской филармонии, где Милюков читал лекцию в тот роковой вечер.
Смерть отца потрясла Владимира. Он возвращается в Берлин. В это время Набоков – стройный, праздный юноша, привлекающий внимание женщин. Он сохраняет петербургское щегольство и аристократизм. Это привлекает к нему. «Поклонниц он отгонял тростью», — вспоминала Зинаида Шаховская. Его список «побед», представленный будущей супруге перед женитьбой составлял шестнадцать более или менее серьезных романов и восемнадцать мимолетных. Набоков периодически печатается в эмигрантских изданиях, посещает литературные вечера, даже снимается статистом в кино.
«Нарцисс и мастер шахматных задач, он выделялся среди прочих», — отмечает один из знакомых семьи в те годы. В Петербурге до революции Набоков был бы одним из самых завидных женихов, но в Берлине он существует на скромные литературные гонорары и зарабатывает репетиторством.
Набоков и сам не уверен, нужно ли ему жениться, так как бытовые обязанности наверняка будут отрывать от творчества. Однако в мае 1923 года он встречает девушку, про которую сам и скажет позднее: «Она – это тоже самое что я, только в женском обличии, мое полное отражение».
О Вере Слоним позднее одни писали, что она «выиграла чемпионат среди писательских жен», другие упрекали, что она была «железной леди, державшей автора в ежовых рукавицах».
Вера Слоним прекрасно водила машину, мечтала стать летчицей, регулярно стреляла из автоматического оружия в тире, посещала боксерские матчи и автогонки. Прекрасно знала английский и французский. Она слыла личностью, мягко говоря, не стандартной. «Она сама была как боксер, всегда готовый вступить в схватку и четко бьющий в цель».
В Берлине Вера работала в издательстве отца и там впервые познакомилась с произведениями молодого Набокова. « Я решилась встретиться с ним исключительно из любви к литературе», — утверждала Вера позднее. На маскараде 8 мая 1923 года Набокову передали записку – незнакомка назначала ему свидание. Она пришла на встречу в маске волка, и так не сняла ее до самого конца прогулки. Зато он знала наизусть все стихи Набокова и этим поразила его в самое сердце. Бракосочетание организовали как секретную операцию – никто ничего не знал, кроме нескольких родственников, которых пригласили свидетелями, но их обязали молчать. Вера боялась, что знакомые Набокова станут отговаривать его от брака из-за ее еврейского происхождения, да и ему не хотелось вступать с ними в споры до свершившегося факта. Никаких фото, торжеств – 15 апреля 1925 года молодые заехали на ужин в дом Веры и как бы между прочим сообщили: «Да, кстати, мы сегодня поженились». Евсей Слоним, отец Веры был не в восторге от зятя. Он понимал, что репетиторством и эпизодическими публикациями много не заработаешь, а что этот «франт» еще умел? Но Вера была непреклонна, она была уверена в своем выборе и не терпела никаких возражений от родственников.
«Мне досталась жена, каких не бывает», — признавался Набоков позднее. Вера обладала многими редкими чертами, и именно они подходили Набокову. «Она была создана по одной со мной мерке», — говорил Набоков нередко. Она не боялась бедности и готова была работать сама, давая мужу возможность писать. Она обладала невероятной проницательностью, которая, по словам Набокова, «обнаруживается не столько в связи с искусством, сколько в умении, например, увидеть нимб над сковородой».
Вера умела выявлять детали, восторгаться мелочами, что для Набокова было очень важно. Однако характер ее поначалу даже немного пугал Набокова. «Она вся состоит из маленьких, стрельчатых, остроконечных движений, из острых углов, которые я с трудом обхожу», — признавался он в письмах.
Вера даже обладала чувством синэстезии, она различала цвет и запах самых различных явлений. Эта способность досталась Набокову в наследство от матери, и он был рад, что может часами обсуждать со своей избранницей запах ветра или цвет какой-нибудь буквы или слова. По воспоминаниям сына, Дмитрия Набокова утро, которое всегда для его отца начиналось с фирменного коктейля Веры – яйцо, какао, апельсиновый сок, красное вино, — точно так же неизменно сопровождалось спорами, вроде того, какого цвета может быть то или иное явление.
Вера сразу взяла в свои руки и хозяйство, и заботу о заработке. Она трудилась за двоих, раз и навсегда решив для себя, что муж – гений, и он должен сосредоточиться на творчестве. Она подрабатывала секретарем, переводчицей, стенографисткой, при этом перепечатывала по ночам рукописи набоковских произведений, позднее на ее плечи полностью легла забота о маленьком Мите. Набоков и не заметил тех трудностей, которые обычно привносит в дом рождение ребенка. Для него это было золотоволосое чистенькое чудо – не более.
В 1933 году перед семейством Набоковых всерьез встал вопрос о переезде из Германии. К власти пришли фашисты, и на этой волне в среде русской эмиграции возвысились бывшие черносотенцы, главой эмигранткой среды стал тот самый Сергей Табарицкий, который застрелил отца Набокова. Находиться в Берлине Набоков больше не мог, да и для Веры, учитывая ее происхождение, это становилось опасно. Набоковы решили переехать во Францию.
Они обосновались в Каннах. Однако и во Франции становится неспокойно. Начинается Вторая мировая война. В мае 1940 года Набоковы вынуждены бежать из Парижа, к которому приближаются немецкие войска и переезжают в США, успев на последний рейс пассажирского лайнера «Сhamplain», зафрахтованного американцами для спасения еврейских беженцев.
«Мы с отцом по-разному запомнили цвет того волнующего предмета, который означал большую перемену в нашей жизни, — вспоминал позднее Дмитрий Набоков. – Это была колоссальная труба парохода «Сhamplain», который должен был переправить нас в Нью-Йорк. Мне она помнится светло-желтой, а отец говорил, что она была белого цвета. Во всяком случае, сойдя на пристань, мы увидели две совершенно несходные между собой Америки. С одной стороны во время таможенного досмотра у нас из чемодана исчезла фляжка с коньяком, с другой – шофер таксомотора, доставившего нас по нужному адресу, отказался от суммы в сто долларов, — единственная купюра, которая была в кошельке у отца, — узнав, что других денег у нас нет».
В Америке жизнь приходится начинать сначала. Набоков начинает писать по-английски. «Это был тяжелый переходный период, — вспоминал Дмитрий. – Хотя отец и был воспитан «нормальным трехъязычным мальчиком», как сам он выражался, оказалось, тем не менее, что ему в высшей степени трудно сменить свой ничем не стесненный русский слог на новый. Не на домашний английский, на котором говорил его англофил-отец, а на орудие столь же послушное, выразительное, поэтичное, что и родной его язык».
Осенью 1948 года соседи Набоковых наблюдали странную картину. На заднем дворе дома Набоковых в Итаке в оцинкованной бочке для сжигания мусора горел огонь, и мужчина средних лет бросал туда листы бумаги, исписанные яркими фиолетовыми чернилами. Из дома выбежала женщина и бросилась спасать рукопись. Мужчина в гневе закричал на нее. И тогда в ответ, как вспоминает один из свидетелей, «послышался грозный рык, рык волка» (Вера не зря пришла в этой маске на первой свидание): «Пошел вон отсюда! – «рычала» женщина. — Пока я жива рукописи не горят. Ясно?».
Так Вера спасла набоковскую «Лолиту», которая вскоре была опубликована в издательстве «Олимпия пресс» и заняла место в первой тройке самых популярных книг года. А еще через год возглавила список мировых бестселлеров. Издатели боролись за авторские права, тем самым заодно, как шутила Вера «и за перспективу в числе первых угодить в тюрьму за издание непристойностей».
В 1955 году Набоковы из Америки переехали в Швейцарию. Теперь средства позволяли поселиться не в дешевой гостинице, а на последнем этаже величественного отеля Монтре-Палас в номере с видом на Женевское озеро. Здесь они воплотили полностью идеал своего существования, о котором еще в 30 годы написала их знакомая по Петербургу княгиня Зинаида Шаховская. «Полная изолированность – вот что им нужно. Никаких связей с внешним миром. Я была поражена, как в Париже на одном из приемов мы столкнулись с ними нос к ному, и они сделали вид, что не узнали меня».
«Люди должны знать свое место», — так всегда считала Вера и не допускала фамильярности. Тяжелее всего приходилось издателям, юристам, переводчикам, журналистам — Вера Евсеевна точно знала, где их место, и что они могут себе позволить.
Как вспоминал Дмитрий Набоков, все началось с того, что «летним днем 1975 года в Давосе отец упал на скате горы во время охоты на бабочек и застрял в неловком положении на крутом склоне. Проплывавшие над ним на фуникулере туристы, которых он звал на помощь, размахивая сачком, в ответ хохотали, принимая все это за шутку праздного гуляки. Когда же он, наконец, доплелся до вестибюля гостиницы, ему еще сделали выговор, что его короткие штаны находятся не в лучшем виде. Может быть, тут и не было никакой связи, но теперь я думаю, что то происшествие положило начало череде недомоганий, не отступавших вполне до тех самых ужасных дней в Лозанне, когда отца не стало. Во всяком случае, — заключал Дмитрий, — именно с этого времени он стал терять физическую величественность. При своем шестифутовом росте начал сутулиться, его шаги на нашем обычном променаде вдоль озера сделались короткими и нетвердыми».
Несмотря на плохое самочувствие Набоков, — под присмотром Веры, — не переставал заниматься творчеством. В поворотном 1975 году на берегу Женевского озера он начал писать роман, который мог бы стать его вторым шедевром после «Лолиты» — «Лаура и ее оригинал». «Гениальные ячейки этого произведения, — замечал его сын Дмитрий, — там и сям начали окукливаться на каталожных карточках, всегда бывших при нем. Обычно он редко говорил в подробностях о текущем сочинении. Но видимо предчувствуя, что число возможностей открыть их считано, начал рассказывать нам с матерью о некоторых деталях. У него постепенно сдавали легкие и сердце, он словно разрушался физически, и часто сразу после обеда торопился уйти в свой кабинет, не предаваясь послеобеденной беседе, чтобы как можно больше успеть сделать. Мы только молились, чтобы его вдохновение и упорство одержали верх в состязании с усилившимся недомоганием».
Вскоре состояние Набокова ухудшается, его срочно отвозят в госпиталь Нестле — анализы показывают критическое состояние. Он пишет Вере «Я бы согласился полежать здесь подольше, если бы ты всегда была рядом, если бы было можно положить тебя в нагрудный карман и никогда не отпускать».
«Мы с матерью старались не верить в худшее, старались не замечать, как его постель в клинике из одра болезни превращается в одр смерти, — вспоминал Дмитрий позднее. — Однажды утром молодая, шмыгающая носом сестра ушла, не закрыв окно, отца просквозило, и это привело к простуде, ускорившей конец. Глядя на яркий день за окном, отец негромко воскликнул, что лет бабочек будет хорошим. Мы с матерью сидели подле него, когда он, давясь едой, которую я уговаривал его съесть, сделал три судорожных вдоха и скончался от застойного бронхита».
Это произошло 2 июля 1976 года. Вера не проронила ни слезинки. Она только посмотрела на сына и предложила. «Давай наймем самолет и разобьемся». После смерти Набокова Вера Евсеевна прожила еще тринадцать лет. До самого последнего вздоха она не прекращала заниматься делами мужа, следила за переизданиями произведений, занималась переводами. Незадолго до смерти попросила Дмитрия. «Молись, чтобы я умерла мгновенно», и тихо скончалась на руках сына в возрасте восьмидесяти девяти лет 7 апреля 1991 года.
Прах Веры по ее завещанию смешали с прахом супруга. В некрологе посвященному этому печальному событию газета «Нью-Йорк Таймс» написала: «Скончалась Вера Набокова – муза, агент, жена…»
Владимир Набоков и Вера Слоним в Швейцарии